Том 3. Слаще яда - Страница 36

Весело кататься по морозу на коньках у себя в саду на пруде или на городском катке на речке. Часто этою зимою собирались у Шани в саду Дунечка, Томицкий, еще кое-кто из подростков, – кататься на коньках, на салазках. Пруд был расчищен, а в саду устроили ледяную горку. Шаня с кем-нибудь из мальчиков катится с горки на салазках и смеется. Смотрит на Дунечку, на Томицкого, видит забавно-милые проявления их простодушной любви, такой целомудренной, чистой и робкой. Сравнивает Шаня, – ив сердце словно уколы кинжала.

Пойдет вечером Шаня с матерью в жаркую баньку. Потом, вся горячая, нагая, из бани выбежит, в снегу поваляется, – хорошо! И ничего, не простудится Шаня, – здоровая, крепкая. Цветет на морозе, как роза. Мать не запрещает, – и сама станет на порог бани, охваченная радостным после жаркой влаги морозом, окутанная облаком пара, смотрит на Шаню и смеется.

Настали Святки. Шанька на Святках усердно гадала. У матери, у няни, у Дунечки спрашивала, как гадать. А какие гадания и сама знала.

Ночью пошла Шаня в баньку. Принесли ей туда столик, белой скатертью накрытый, и два стула. Поставила Шаня на столик зеркала и свечи. Сидит, дрожит, ждет. Тусклые видения плывут в зеркале. Шаня всматривается и видит, – два черные гроба.

Мгновенный ужас охватил Шаню, – и пронизала сердце острая боль, – и жестокая радость вдруг зажглась в душе. Плачет Шаня и думает: «Ну так что ж! Вместе умрем». И опять смотрит в зеркало, – и уже ничего нет в холодном стекле. Может быть, и не было?

Сидели вечером у Шани наверху Дунечка и няня. Гадали на тенях жженой бумаги. Все выходили Шане какие-то зловещие тени. Шаня хмурилась и говорила:

– Пусть, пусть! А все-таки он будет мой!

– Погадаем по-иному, Шанечка, – говорила Дунечка.

– Ничем кручиниться, гадай по-другому, – говорила и няня. – Много тебе есть всяких гадов и загадов.

Спрашивали девочки:

– Нянечка, скажи, ты какие еще гаданья знаешь? Няня рассказывала:

– У нас вот как под Новый год гадают. Девушка, которая гадать хочет, печет накануне пирог.

– Зачем? – спрашивает Шаня.

Няня взглядывает на нее сердито и говорит строго:

– А ты слушай. Зачем да почему, – этого нам знать не дано, а ты примечай, что к чему. Вот, в самую тебе полночь выходит девушка на улицу, подойдет к чьему-нибудь дому и под окошком слушает, что ей там выпадет на долю. И какое она первое имя услышит, то ее суженый.

– Это у прохожего имя спрашивают, – говорит Шаня. – Как у Пушкина сказано:

Смотрит он
И отвечает: – Агафон

– Нет, – говорит Дунечка, – и под окошком можно.

– Ну а если не имя, а просто разговор какой-нибудь услышишь под окошком? – спрашивает Шаня.

Нянька говорит:

– Услышишь разговор, тут ты и примечай. Скажут– иди, – быть тебе замужем. Скажут – сиди, – в девках засидишься. А хуже всего, коли скажут – ляжь, – значит, смерть тебе предвещают.

– Нет, нянечка, – говорит Шаня, – это очень страшно. Подойдешь, а там ребят укладывают спать. Из-за того, что они расшалились, спать долго не ложатся, мне про смерть свою думать, – невесело!

– А то еще слушают, как собаки ночью лают, – говорит няня.

– Страшно, нянечка!

– Откуда собаки лают, оттуда жених приедет.

– Я это и сама знаю, – говорит Шаня.

– А то считают в плетне колья: три раза по девяти отсчитают и смотрят, какой последний кол. Такой тебе и жених будет.

– Как же, нянечка?

– А так, – сучковатый кол, – сердитый будет жених; без коры – бедный; в коре – богатый.

– Ну, это как-то невесело! – повторяет Шаня.

Дунечка говорила:

– Под подушку портрет кладут, чтобы во сне увидеть.

Няня поправила:

– Не портрет, кирпич из бани.

– Ну, кирпич! Портрет лучше, – сказала Шаня.

– Ну, там кирпич или портрет, – говорила равнодушно няня, – не в том главная причина: хоть прядочку его волос положь, а только перед сном не молись и крест с шеи сними.

«Да, конечно, – думала Шаня, – не хочет Бог, чтобы знали будущее люди. Гаданье – дело врага. Но что же делать, если хочется знать!»

Так Шаня и сделала. Положила под подушку Женечкин портрет. Всю ночь Женя снился, веселый и ласковый. А иногда вдруг он отходил и шептался с какою-то девушкою. Она стройная, а лица не видно.

«Кто же она, эта чужая? – утром боязливо думала Шаня. – Манька или барышня, в которую он влюбится?»

Не лучше ли и вправду положить банный кирпич? И вот на следующий вечер из бани Шаня кирпич принесла. Положила его под подушку. И опять те же сны!

Был морозный вечер. Полная луна ясно и любопытно смотрела на далекую, недоступную ей землю. Из ясных звезд складывался все тот же дивный и непонятный узор.

Началось опять гаданье, по старому обряду. Шаня платок накинула на голову, выбежала на улицу. Снег хрустел и блестел. Улица была пуста и холодна. Домишки, заборы, обледенелые деревья, – все было явственно-полуночным, таким, чего днем не увидишь. Седой Мороз в белой шубе сидел вдали на скамейке у чьего-то дома, спиною к Шане, и постукивал палочкою по мосткам, по стенам. Потом встал и завернул за угол. Где-то залаяла собака. На белом снегу стали страшны черные тени. И вдруг стало очень тихо. Шаня ждала и слушала.

Вот раздался скрип шагов по снегу. Шаня вздрогнула. По мосткам идет кто-то. Чужой.

Шане стало страшно. Сердце забилось. Все в ее глазах кружилось и прыгало. Едва различая тихо идущего человека, она подбежала к нему робко. Спросила:

– Как ваше имя?

Он покачнулся. Тут только Шаня увидела, что это – черный, мрачный, пьяный мужик. От него противно и слащаво пахло водкою. Он уставился на Шаню. Она повторила вопрос. Мужик зарычал: