Том 3. Слаще яда - Страница 93

Уезжая из Сарыни, на выезде из города, у кустарников близ ручья, где цвел колосовидными метелками светло-пурпуровый плакун, увидала Шаня цыганку. Шаня остановила ямщика, подозвала цыганку.

Смуглая красавица, улыбкою показывая белые, как у зверя, сильные зубы, подошла к экипажу. Красные лохмотья шевелились на ней, как живые.

– Погадай мне, – сказала Шаня.

Цыганка смотрела на ее руку, покачивала головою, смеялась и говорила:

– Счастливая будешь, милая барышня, до смерти счастливая. Богатая будешь, деньги без счету давать будешь.

Шаня засмеялась и дала цыганке золотую монетку.

Шаня возвращалась в Крутогорск веселая. В душе ее торжествовала радость, – добилась-таки своего.

Опять, как в прошлый год, на пристань приехала Юлия. Встретила Шаню радостно, – будет с кем поболтать и пошептаться о провизоре. Но теперь уже не одна Юлия встречала Шаню, – было много молодых друзей, и самая милая из них, Манугина. Потащили Шаню в буфет, вина выпили. Было шумно и весело.

А когда подъезжали с Юлиею к дому, вдруг стало как-то неловко Шанечке. Она спросила:

– Ну что, дядя не ворчал, как узнал, что я опять к нему еду? Юлия покраснела. Сказала неопределенно:

– Ну ведь ты его сама знаешь. У нас все по-прежнему. Вон и Гнус из окошка смотрит. Все злится, ни за кем еще пока не ухаживал. Пожалуй, опять станет к тебе липнуть.

Дядя Жглов встретил Шаню очень хмуро. Он ворчал сердито:

– Прилетела птица с пестрыми перьями.

Юлия приехала домой радостная, но угрюмость отца заставляла ее сжиматься и трепетать.

А Шаня весело смеялась. Говорила беззаботно:

– Я – веселая птица. Вот петь буду, тебя забавить, дядя.

– Сорока, вот ты какая птица! – сурово сказал дядя.

– Ну что ж! – беспечно возражала Шаня. – Сорока так сорока. Дядя Жглов говорил угрюмо:

– Опять скандалы заводить будешь! Только смотри, уж теперь я не буду на твои проделки сквозь пальцы смотреть. Я тебе хвост пришпилю.

Шаня говорила бойко:

– Сперва соли на хвост насыпь, коли я – сорока. Иначе не поймаешь. Мы, сороки-белобоки, увертливы.

– Дерзкая девчонка! – ворчал дядя. – Соли насыплю, плохо будет.

Он сердито ушел, хлопнув дверью. Шаня вздохнула. Сказала вполголоса:

– Странные люди – наши старшие! Не могут без того, чтобы теснить да преследовать.

Юлия в ужасе, как бы отец не услышал Шаниных слов, заговорила о другом.

Но даже и самая дядина суровость усиливала Шанину готовность отдаться милому. В душе ее кипело ликующее желание наперекор всему взять свое счастие, над старческою ворчливою угрюмостью вознести ликующую радость любви!

Евгений был в это время в состоянии чрезвычайного возбуждения. Это было как раз в те дни, когда Маруся Каракова, распалив его страстность, отказала ему. Весь мир перед Евгением в эти дни догорающего лета был чрезмерно-ярок и нестерпимо-зноен, все чувства его были болезненно обострены, – и вот от одного из товарищей, приехавших к нему на день из Крутогорска, он узнал о том, что Шаня приехала.

Евгений пришел в несказанный восторг. Теперь ему стало ясно, что ведь он любит только Шаню, и всегда любил ее, и всегда будет любить. История с Марусею теперь показалась ему каким-то смешным фарсом, и он дивился на себя, как мог он хотя бы на одну только минуту принять этот фарс за что-то настоящее.

В том состоянии яростного восторга, в котором находился теперь Евгений, ему все казалось простым и возможным. Он решился немедленно ехать в город и идти прямо к Шане на дом.

Состояние влюбленности – блаженное состояние!

Но, когда уже Евгений был в городе, суровое лицо Жглова вдруг слишком ясно представилось ему, внезапная робость зашевелилась в душе, – и вместо того, чтобы прямо с вокзала нанять извозчика к дому Жглова, он поехал на свою городскую квартиру. Он думал: «Переночую, а там видно будет».

Швейцар передал ему полученное вчера по почте письмо от Шани. Несколько быстро набросанных строчек, – и сердце его забилось от радости.

...

Милый, дорогой, золотой Женечка! Я здесь и каждый день от трех до пяти буду сидеть в Летнем саду у старого фонтана и ждать тебя, мой ненаглядный, единственный.

Евгений посмотрел на часы. Было уже пять минут шестого. Но он все-таки поехал в Летний сад и там, почти у входа, встретил Шаню с Юлиею. Шаня радостно заговорила:

– Женечка, вот видишь, я говорила, что вырвусь оттуда. Видишь, вот я и здесь.

Евгений жал ее руки, смотрел в ее глаза, радостно смеялся. Весь мир перед ним окрасился огнями страсти. Все окрест предметы выявляли свои оранжевые и золотые цвета. Красные ягодки бузины казались дивными райскими плодами. Юлия, которая прежде казалась ему смешною и неловкою, теперь оказалась очень привлекательною и симпатичною девушкою.

Шаня смотрела на Евгения с удивлением и с восторгом. Евгений был неузнаваем. Глаза его блестели, улыбки были детски-веселы. Он чаровал Шаню блеском и игрою энергии. Заражал ее своею влюбленностью, и поэтому Шане казалось, что никогда еще она так его не любила, как в этот устало-солнечный день.

Вся похоть поднялась, и играла в нем, и стала радостною и непорочною, и так нежен и мил был Евгений, точно цвела в нем первозданная радость.

Первое свидание было весьма непродолжительно. Шаня торопилась домой. Да и что за радость, – встреча на улице! Но и в эти несколько минут Евгений успел, то торжественно, то нежно, десятки раз повторить свое обещание жениться на Шане.

Условились по-прежнему встречаться в какой-нибудь гостинице.