Том 3. Слаще яда - Страница 100

100

Евгений досадливо и неопределенно мычал.

У Хмаровых обедали кое-кто из родных и близких знакомых: На-гольские, Аполлинарий Григорьевич с женою и сыном, Леснов. Опять, досадуя Евгения, зашел разговор о Шаниной квартире. Аполлинарий Григорьевич подсмеивался над мещанскою обстановкою Шанина дома. Говорил:

– Очень стильно!

– Воображаю! – восклицала Софья Яковлевна. Аполлинарий Григорьевич продолжал:

– Строго выдержано в стиле мещанской квартирки. Совершенно художественный вкус. Все до последних мелочей.

И как будто бы сочувствовал, – и слышна сразу насмешка. Евгению было досадно, – но приходилось молча сносить, чтобы не стать в глупое, смешное положение. Да и что скажешь? Аполлинарий Григорьевич сам спорил со всеми за Евгения.

Евгений бесился и не знал, что ему говорить.

Мария злорадствовала. Алексей хихикал, дразнил. Нагольский нагло смеялся. Юлия Аполлинариевна делала преувеличенно-глупое лицо и спрашивала:

– Но у нее на лестнице есть швейцар?

Положение Евгения было бы нестерпимо. Но, по приятному светскому обыкновению, разговор не должен был долго держаться на одном предмете, – надобно было легко и приятно поговорить о множестве предметов.

Аполлинарий Григорьевич неутомимо работал в пользу семьи. Изыскивая разные способы, чтобы поссорить Евгения и Шаню, он придумал посылать им анонимные письма. В них он писал то ему о ней, то ей о нем разные гадости.

Шаня, конечно, не верила этим письмам. Если иногда и верила, то не хотела верить и старалась забыть или найти Евгению какие-нибудь оправдания.

А Евгений письмам верил. Он думал: «Если отдалась мне, могла отдаться и другому».

Если иногда Евгений и не верил этим письмам, то все же хотел им верить. Ему приятно было ставить Шаню ниже себя. Иногда он принимался мечтать, что выследит Шаню и уличит ее. И тогда в душе его были смешанные чувства, – не то радость, что избавится от Шани, не то печаль, что потеряет ее.

Шли дни за днями. Дни. Был радостен труд устроения своей квартиры. Помогали советами Манугина и Леснов, которые заходили часто.

Манугина просила Леснова заняться Шанею посерьезнее. Леснов пришел к Шане. Побеседовал. Нащупал уровень ее знаний. Посоветовал ей, что читать. Потом, заметив, что она читает с толком, стал систематически руководить ее чтением.

Леснов давал Шане много советов об ее обстановке. И ему она верила. Купила с ним несколько гравюр.

Но так много было того, что омрачало!

Пришлось Шане писать домой о том, что она уже не у дяди живет: пришлось объяснять. Да отец и сам узнал, – сплетни, анонимные письма.

Стали приходить к Шане гневные, грозные письма от отца и от матери. Бессильный гнев! Но все же больно ранят суровые слова.

Совсем неожиданно для Шани приехал к ней однажды вечером дядя Жглов. Шаня встретила его с шумною радостью, с преувеличенною веселостью, чтобы скрыть свое смущение. Она боялась, не от отца ли он пришел. Осторожно выведывала.

Узнавши, что дядя Жглов не от отца, а навестил ее сам, Шаня успокоилась.

Дядя Жглов пришел с подарками на новоселье. В первые дни он хотел было сделать вид, что забыл о Шанином существовании. Но потом передумал. Стало жалко и неловко бросить Шаню.

«В случае чего, – думал он, – куда же она пойдет? К чужим людям?»

Дядя Жглов хмурился и слегка упрекал Шаню. Давал ей кое-какие советы. Шаня слушала и не спорила.

Жглову было жалко Шаню, и он не верил ее напускной веселости. Думал: «Погибнет девчонка!»

Чем дольше он сидел у веселой Шани, тем все более усиливалось это странное чувство жалости к племяннице, которую он, сообразно понятиям своей среды и своего времени, считал опозоренною навсегда.

С того дня дядя Жглов стал приходить к Шане время от времени.

Аполлинарий Григорьевич также продолжал бывать у Шани. Он был с Шанею так ласков и нежен, что Евгений даже начал ревновать к нему Шаню. Евгений иногда думал, что Аполлинарий Григорьевич для того и отговаривает его от женитьбы на Шане, чтобы сделать ее своею любовницею.

Аполлинарий Григорьевич всегда приходил к Шане с подарками, – приносил цветы, конфеты, красивые безделушки.

Шаня любовалась подарками и грустно думала: «А Женечка-то мой не раскошелится».

Она старалась не показывать этих подарков Евгению, чтобы не обижать его.

Овладевши Шанею, Евгений скоро начал остывать к ней. Бурные Шанины ласки, страстные, но простые, скоро ему приелись. Утомленный юношеским развратом, он капризно требовал от нее более пикантных забав и обучал ее всяким извращенностям. Шаня готова была делать все, что он хотел, – только бы он не мучил ее нытьем, упреками, недовольным видом.

Евгения злило, что Шанина любовь и любовь его к ней занимают в его жизни все большее место. Скучно, и мешает учиться, делать карьеру. Он уставал от этой любви, такой притязательной, требующей всей души, всей жизни. Его усталость все чаще выражалась в припадках раздражения.

Бывали дни, когда все раздражало его в Шане. Вот Шаня запела песню Кольцова. Потом народную песенку.

Евгений злился. Говорил:

– Спой лучше из оперы что-нибудь. Шаня засмеялась, сказала шутливо:

– Из оперы «Заткни уши, беги вон»? Евгений осыпал ее целым потоком бранных слов.

Вот Шаня гадала на картах. Евгений застал ее за этим занятием. Ему были противны трепаные карты, которым Шаня очень верила. Он отнял их и бросил в печку. Кричал:

– Глупое, пошлое, дикое мещанство! Тунику напялила, а ведешь себя, как сарафанница, как просвирня! Тебе бы не сандалии носить, а лапти. Шаня истерично хохотала. Она спрашивала сквозь смех и слезы:

100